Content

9 Комментариев

1. Антон Карманов  31 Январь 2011 @ 15:38

   продолжение скорее идет к переписке с Максимом, которую можно обозначить: «о курсе философии для художников»:

   «Антон, я посмотрела наконец более внимательно список литературы, который Вы мне дали, основная моя претензия к нему состоит в том, что он полностью исключает марксистсую литературу (даже при том, что Беньямина там нет по каким-то техническим соображениям, как я поняла). Т.е. для меня этот список ОК, но он устарел, с моей точки зрения. Несколько фигур довольно лишние, если только у вас нет специального к ним интереса (Левинас, Бланшо, Хайдеггер), а других очень влиятельных нет (Ги Дебор, Джеймисон итп). Я составлю свою версию.
   ЕД»

   можно ли так обобщить: в мире и Москве запрос направлен к левой «эстетической» теории, в Сибири — к правой?
   то есть по-моему констатировать состояние здесь большого смысла нет — работать в теории теории и практике — да;
   любопытно, что из-за разницы в парадигмах, сопоставить процессы в разных регионах весьма сложно; одновременно в Сибири сосуществуют процессы «пятнадцати-двадцати летней давности» с абсолютной «modernity», в то время как говорить о «существовании» таких процессов в Москве не приходятся — они здесь воспринимаются и находятся в состоянии деградации — то есть локальный процесс продлевает жизнеспособность явлений в культуре и искусстве, и как бы добирает пропущенное и отправленное как опыт из «центра», но одновременно имеет свою собственную связь с современностью; здесь уместно говорить о «вчера ближе к завтра, чем сегодня», что в ранее прозвучавшей для меня интуиции звучало как «ангел идущий вперед и обращенный лицом назад» (??); интересна связь региона и центра, с первого взгляда бросается в глаза отсутствие ожиданий к «регионам» из «центра» и одновременный алчущий взор из «регионов», вопросительный, желающий внимания, помощи и тра-ла-ла;

   продолжение следует

   чтобы никого не смущать: иллюстрация моя, а не Шёльхаймера
2. Антон Карманов  31 Январь 2011 @ 21:14

   если немножко добавить: в Сибири пролонгированное «сейчас»

   наложение времени и его тягучесть ощущаются особым образом, с одной стороны — колония потерявшая связь со столицей, вместе со знанием зачем и как восхвалять оставшиеся символы; с другой — повторение опыта, то есть попытка зацикливания высшего достижения

   продолжение следует

   stropov   1 Февраль 2011 @ 11:40 

   Да, в Сибири все тормоза…

   Антон Карманов   1 Февраль 2011 @ 21:27 

   хочется добавить что-то типа «…и это работает!»
3. stropov  1 Февраль 2011 @ 11:19

   1. Соображения по поводу интервью Е. Дёготь с куратором Георгом Шёльхаммером:

   Итак, куратору задают «наивный» вопрос. «Наивный» – значит, по сути уже решённый и никакой проблемы собой не представляющий. Или же представляющий собой псевдопроблему. Однако этот вопрос всё-таки ставится, «потому что его часто задают в России» (= у нас, в провинции):

   «Думаешь ли ты, что… социально или политически ориентированное искусство – это единственный путь? В России многие до сих пор думают, что искусство – это творческое индивидуальное самовыражение. Но закрыт ли этот путь насовсем или он закрыт только для вас, потому что вам общественно-политическое искусство более интересно?»

   Альтернатива, задаваемая этим вопросом, такова: либо 1) искусство как «творческое индивидуальное самовыражение», либо 2) социально и политически ангажированное искусство.

   Ответ: «единственное, что может делать искусство сейчас», это второе, разумеется.

   Бесспорно, активная политическая позиция и социальная критика – вещи достойные, и уж, во всяком случае, лучшие, чем пассивное аполитичное болото.

   Тем не менее, обе альтернативы, на мой взгляд, дохлые.

   Пусть это звучит несколько устарело, т.е. как-то модерново, но искусство представляется мне чем-то вполне автономным и несводимым ни к первому, ни ко второму варианту. Искусство – это выражение некоего содержания, которое не является объективным, однако выражаемое им содержание не может никто присвоить, оно никогда не является до конца «личным», равно как и не может быть исключительным достоянием какой-либо социальной или политической группы. Соответственно, искусство не выражает ни личной, ни общественной позиции.

   Всё это, впрочем, отнюдь не исключает того, что искусство может быть ангажированным, может смешиваться с политикой и др. формами жизни. Более того, в такого рода смешениях его автономия как раз и реализуется. Однако даже в этих случаях искусство (если оно вообще имеет место) не редуцируется к политике, социальному активизму и т.п.

   Впрочем, куратор тоже делает на этот счёт оговорки: «Всегда, конечно, есть опасность превращения искусства в банальную пропаганду, что разрушает способности искусства», и далее – активная общественная позиция, которую надлежит, на его взгляд, выражать искусству, «не должна пытаться заполнить собой лакуны в социальной системе. Она должна указывать на эти лакуны, привлекать внимание к конфликтам, но не должна пытаться сама встроиться в общественную ситуацию».

   Искусство не просто «должно быть» критичным, оно таковым по сути является. В то же время его критике присуща какая-то чрезмерность – это гиперкритика, которую нельзя привязать к какой-то идеологии, к тому, что обычно имеют в виду под «позицией». Пожалуй, наиболее адекватное выражение этой гиперкритики и квазипозиции искусства – абстрактный тотальный анархизм, отрицание всего, которое в чисто политическом плане – как поучает «действительность» и т.п. вещи – несостоятельно.

   Оборотной стороной этой гиперкритичности парадоксальным манером оказывается то, что содержание искусства принципиально несводимо к критике. Гиперкритичность оборачивается утверждением, которое, впрочем, тоже ничего толком и действительно не утверждает (так, когда воспевают царя, то воспевают не столько царя, сколько «царя», и т.п.).

   Проблема усугубляется также тем, что такое отсутствие действительности в искусстве не есть просто ложь (в смысле чьих-то субъективных заблуждений или, напротив, обмана), а есть производство «неэффективной» истины.

   [Если не ходить далеко за примером – вот акция Войны «Мент в поповской рясе». Её содержание вовсе не сводится к указанию на то, что в функционировании правоохранительных органов имеют место нарушения и злоупотребления, что среди отдельных представителей православия процветает мракобесие и т.п. (подобные вещи подойдут для оправдательной речи в суде). Смысл этой акции, как кажется, в том, что «все менты ублюдки» + «все попы тоже», и это истина. При этом утверждающий характер тут сказывается в том, что гибридный образ ментопопа отдаёт неким подобием «вечности»]

   Всё это само, в свою очередь, звучит общо и абстрактно, с этим «надо что-то делать» и т.п., но дохлые альтернативы тут не работают – даже если у художника, скажем, есть страстное желание подстроиться под какой-то идеологический контекст, проповедовать какую-то позицию, кого-то обличать, быть полезным и т.п.
   Примечательно, что в ответе куратора озвучивается уже несколько другая альтернатива: либо продолжение формального экспериментаторства, либо авангард не столько формы, сколько содержания – либо реанимация старого авангарда, либо новый, «странный» авангард. Альтернатива в целом также объективно уже решённая – ведь старый авангард как чисто формальное экспериментаторство утратил свою «остроту» (edge).

   Справедливости ради стоит отметить, что модерновый авангард, что вполне очевидно, сугубо формальным экспериментаторством вовсе не был. Это был скорее как раз «авангард смысла»: новые формы не имели бы той силы, если бы не были знамением иного видения или же иного порядка. Сложно, впрочем, не согласиться с тем, что, если сейчас этот старый авангард пытаются реанимировать или же продолжать по инерции в качестве формалистической традиции, то это, очевидно, большого смысла не имеет (это подходит для оформления офисных интерьеров и т.п. полезных дел, не более того).

   Вообще новый авангард, или поставангард оказывается явлением принципиально «провинциальным» или периферийным – но не в пространственном, а во временном значении – в смысле своей удалённости от историчного «центра»: когда-то там бабахнуло, а то, что сейчас происходит – это эхо n-ной взрывной волны. В какой-то момент расстояние от взрывного истока становится столь значительным, что положение поставангарда уже перестаёт определяться исходящим оттуда импульсом – и тогда закономерно возникает необходимость активного принятия собственной позиции. Тогда поставангард избавляется от повторения повторений – однако не в том смысле, что больше ничего не повторяет. Проблема повторения в нём, пользуясь гегелевским выражением, «снимается»: поставангард изыскивает возможность отстраниться от возражений типа «это уже было», от этой много крови попортившей погони за новизной, саму себя сведшей к абсурду – возможность быть актуальным без нового. Разумеется, тут требуются какие-то теоретические инструменты, так скажем, легитимации, оправдания этой возможности, и одним из таких инструментов оказывается «левая критическая теория»: мы тут не фигнёй страдаем, а занимаем активную политическую позицию, делаем акцент на социальных проблемах, проводим критические исследования (studies), и т.д.

   Отметим, что речь у куратора идёт не о поставангарде вообще, а именно о такого толка поставангарде, содержание которого – критическое, и черпается в ангажированности. Мне сложно сказать что-то более определённое насчёт этого содержания… Однако, если «контент» нового авангарда по большому счёту сводится к критике и подозрению (которые, к тому же, не тотальны), то – насколько этот странный авангард вообще содержателен?

   (Вот, кстати говоря, пример формального эксперимента в курируемой куратором экспозиции – экраны, вмонтированные в пол).

   С другой стороны, как мне думается, «левая критическая теория» не представляет собой единственно возможного теоретического ресурса легитимации поставангарда, равно как и ангажированное искусство определённого фасона не составляет единственной альтернативы бесплодной реанимации формалистической традиции.

   («Единственное, что может делать искусство сейчас» – звучит террористично, прямо как директива из «центра»)).

   [продолжение следует]

   Serpent   2 Февраль 2011 @ 04:47 

   Извините, ребята, что вмешиваюсь в столь высокоумный спор, но по-моему, сей гордиев узел не стоит того, чтобы его столь многословно распутывать. Его надо рубить, ибо он лжив.

   Интервьюер противопоставляет социальную проблематику индивидуальному самовыражению. Куратор отвечает, противопоставляя социальную проблематику «авангардному формализму», хотя его спросили не об этом. Оба при этом странным образом умудряются мыслить категориями сталинских апологетов соцреализма, ибо оба эти противопоставления — именно из их арсенала. Обоих, таким образом, можно смело отправить на ПМЖ в первую половину XX века. Естественно, оба противопоставления основываются на подмене понятий (или, мягче говоря, на методологической ошибке).

   Противопоставление манерного формализма и социальной проблематики некорректно, потому что первая категория — результат дихотомии по принципу «копирование манеры как основная мотивация творческой деятельности и основной атрибут её результатов» vs. «создание стиля, отвечающего поставленной творческой задаче» (принципиальная «новизна» «авангардной традиции» в данном случае есть один из основных элементов, подлежащих копированию). Дихотомия сия не нова и хорошо раскрыта лет эдак триста назад, но она ничего не имеет общего с социальностью или асоциальностью — второй категорией. С какого перепугу мы вдруг должны поверить, что отличная от формально-поверхностной творческая мотивация должна носить социальный или, того хлеще, политический характер только потому, что участникам беседы этого хочется?!

   Исходное противопоставление индивидуальности и социальности (интервьюер) выглядит шитым не столь белыми нитками, но оно столь же некорректно. Это не более чем расширение одного из возможных социальных конфликтов «личные интересы vs. общественные» до некоего подобия «социологического закона» (что уже некорректно — как будто третьего не дано!) с последующим его перенесением в сферу эстетики (на каких основаниях, собственно?!). На практическом уровне социальная проблематика не может считаться ни единственным «лекарством» от индивидуалистского ни-на-чём-не-основанного своеволия (есть и другие вне-личные области, помимо социальной), ни вообще гарантированно работающим «лекарством» (можно, вообще-то, и двух зайцев убить). Короче, противопоставлены в огороде бузина и в Киеве дядька.

   И вот стоит ли вообще отвечать на поставленные подобным образом вопросы, если правильный ответ — после подмены понятий — уже невозможен? Если в такой ситуации и можно что сделать, так это полностью отказаться от постановки вопроса и от всего, что из неё следует. Прочитанное в упомянутом интервью забыть с чистой совестью как не имеющий смысла мусор. И поставить вопрос по-иному. Т.е., как сказано выше, узел — рубить.

   С точки зрения «универсальное vs. частное» что капризы самовыражения, что рабское следование какому-либо формальному течению — проявления одного и того же. Не более, чем акцидентальные, привнесённые, обусловленные и несущественные помехи, от которых следует избавляться. Социальщина per se (т.е., как самодостаточный творческий мотиватор) попадает сюда же. Социальное, или даже политическое «содержание», посредством которого в конкретном произведении может быть выражено нечто универсальное («общечеловеческое», как было модно говорить в эпоху Перестройки), на самом деле является формой для воплощения истинного, субстанциального содержания. С такой точки зрения весь спор об «индивидуальном» и «социальном» или о «формальном» и «социальном» (или о «новизне» и «повторении», если уж на то пошло) сводится к спору о предпочтениях между различными формальными признаками. А substance (не content!) в подобных спорах выплёскивают, как младенца из купели в известной пословице, даже если до начала спора хотя бы у какой-либо из сторон и имелся этот младенец (или понятие о таковом), что в большинстве случаев представляется крайне сомнительным.

   Serpent   2 Февраль 2011 @ 05:24 

   P.S.: Иначе говоря, «диалог невозможен». Ха-ха, именно этому посвящена большая часть интервью. Как символично.

   Кстати говоря, об упомянутых там превращениях в музейные экспонаты. Тут-то как раз и прямая зависимость. Чем больше обусловленного, чем больше «помех», тем раньше ты выйдешь из моды и превратишься в тот самый экспонат. Мода, разумеется, в широком смысле слова — не обязательно массовая, она может быть сколь угодно андеграундной, «культовой», субкультурной и сколь угодно узко локальной. Крайний случай индивидуальной обусловленности «самовыражения» — банальная графомания, результаты которой в принципе могут представлять интерес только для самого автора. Можно сказать, мода, локализованная до одного человека.

   Другое дело, что до того в действительности функционеру от искусства? Его дело — рынок культурных ценностей (где спрос обусловлен как раз-таки формальными признаками; хорошо попасть в моду, ещё лучше её создать) и/или грантобюрократическая система (где в качестве заказчика выступает опять-таки носитель формальных критериев, а соответствие некоторой моде именуется словечком «актуальность»). Зачем ему вообще поднимать глаза от формы и от конъюнктуры?! Это попросту чревато профессиональным несоответствием.
4. stropov  1 Февраль 2011 @ 14:04

   2. О различии между «центром» и «провинцией»

   Мне кажется, расхождение между нашим «центром» и нашей «периферией» невозможно интерпретировать в терминах «левый» – «правый». Но тут я пока отделаюсь рядом весьма отвлечённых соображений.

   Вообще, строго говоря, наличие «центра» и левизна вещи несовместимые. «Центр», если он есть, не может быть «левым», и дело тут не только в топологии. «Центр-периферия» это иерархическая структура, она сидит в гнилых головах.

   В рамках такой структуры быть в «центре» – значит быть актуальным. «Центр» испускает поветрия. Приближаться к актуальности «центра» – значит улавливать эманируемые им поветрия.

   «Центр», конечно, понятие относительное, т.к. это структурная единица. То, что, например, является «центром» у нас – это улавливание поветрий, исходящих из какого-то другого «центра» (мирового, т.е. западного). Там актуальность, там жизнь. То, что столица ничего не ждёт от провинции, является выражением её ориентированности на другой центр (мы же тоже ничего не ждём, скажем, из Яшкино).

   Только с этим другим, самым центральным «центром» ныне происходит рассеяние, рассредоточение, очевидная «децентрализация». Это объективный процесс, описываемый «фукодианской парадигмой» (куратор, правда, говорил про «постфукодианскую» – честное слово, не понял, что он имеет в виду, но мне почему-то показалась, что приставка «пост-» лишняя). Объективно также и то, что сама иерархическая структура, несмотря на такие модификации, сохраняется.

   Одно из наиболее ощутимых сейчас поветрий из самого центрального «центра», на первый взгляд, довольно парадоксально – ведь оно соответствует его видимой де-централизации. Это поветрие есть разного рода подозрение и критика «центра», его деконструкция и т.п. К примеру, так называемые «пост-колониальные исследования» начиная с 90-х и по сей день – один из самых конъюнктурных трендов среди западных гуманитариев.

   Так и наш куратор добросовестно движется прочь от центра – в Северную Африку и ещё южнее, и даже отказывается от уже успевшей себя дискредитировать либеральной идеи диалога – «сами мы из Центральной Европы, давайте наладим диалог» – хотя, как представляется отсюда, ситуация в корне не поменялась.

   Но, как бы то ни было, задача «разобрать к чёрту этот центр» остаётся всё такой же насущной – подобно задаче «убить Бога».
5. stropov  1 Февраль 2011 @ 14:06

   3. О списке опять

   Список, конечно, у меня получился далеко не универсальный, с выраженным французским уклоном и весьма обрывчатый.

   Вот список книжек «философия для художников», если кому интересно:

   Жак Рансьер: «Разделяя чувственное», «Эстетическое бессознательное», и т.д.
   Ален Бадью: «Манифест философии», и т.д.
   Жан-Франсуа Лиотар: «Возвышенное и авангард», и т.д.
   Жан Бодрийяр: «Заговор искусства», «Прозрачность зла», и т.д.
   Жиль Делёз: «Кино», «Различие и повторение», и т.д.
   Ролан Барт: «Camera lucida», и т.д.
   Эмманюэль Левинас: «От существования к существующему»
   Морис Бланшо: «Пространство литературы», «Литература и право на смерть», и т.д.
   Жорж Батай: «Суверенность», «Литература и зло»
   Теодор Адорно: «Эстетическая теория», «Философия новой музыки», и т.д.
   Борис Гройс: «Искусство утопии», и т.д.
   Маршалл Маклюэн: «Понимание медиа», «Галактика Гутенберга»
   Мартин Хайдеггер: «Исток художественного творения»
   Иммануил Кант: «Критика способности суждения»
   Г.В.Ф. Гегель: «Лекции по эстетике»

   В этом списке, кстати говоря, только Хайдеггер правый, большая часть современных – леваки. Адорно и Рансьер даже типа марксисты, хотя и не специфические, Бланшо вообще крайне левый.

   Кстати говоря, авторы, исключённые из списка как «довольно лишние» – как раз те (не считая Делёза и Бадью), кто весьма основательно прорабатывает нечто вроде онтологии эстетического.

   Как я понял, «левая критическая теория» – это сейчас у нас стало модно. Лет 10, да даже лет 5 назад исповедание левой теории ещё выглядело несколько экстравагантно. Но сейчас это считается хорошим тоном. И дело отнюдь не в «контенте» этой теории, и не в том, что в ней вдруг стали хорошо разбираться, а в том, что она производит, так скажем, edge-эффект.

   Эстетическая теория, очевидно, не физика, в которой всё последующее «лучше», чем предыдущее, поэтому говорить здесь об «устаревании» каких-то идей – это примерно как утверждать, что что-то вышло из моды. В таком ключе можно рассуждать, если нужны теории, отвечающие текущим запросам, служащие ресурсом легитимации каких-то (локальных) эстетических практик или резервом критического инструментария. Но если есть желание что-то осмыслить, тогда руководствоваться соображениями типа «модно» – «не модно» несколько опрометчиво.

   Выражение «марксистская эстетика» кажется мне искусственным – всё равно, как, скажем, «психоаналитическая эстетика» (только так говорить пока ещё никому не приходит в голову). И марксизм, и психоанализ – в лучшем случае инструменты критического анализа искусства, но никак не эстетические теории. Поэтому, собственно, марксистские тексты и отсутствуют. Если же марксистская литература должна присутствовать в силу соображений какой-то чисто идейной, философской своей значимости (а наличие таких мотивов здесь почему-то представляется мне сомнительным), тогда, прежде Маркса, пожалуй, здесь должен фигурировать ещё целый ряд других имён, более щедрых в плане «контента» (Ницше, например).